В 1953 году мы переезжаем в Томск-7.[1][2] Это тоже закрытый город того же министерства.[3]

Улица Курчатова

Поселились в посёлке «Чекист»[4] на втором этаже двухэтажного очень теплого шлакоблочного дома с громадной лоджией. На этой лоджии позже появился биллиард. Папа понимал толк в этой игре. Бильярд большой, крытый серым сукном. Сверху закрывался двумя щитами и тогда на этих щитах могли спать два человека. Я все никак не мог перенять главного, чем владел папа в этой игре, это неторопливость и вдумчивость. Бильярд только на поверхностный взгляд кажется незамысловатой «плоской» игрой. По жизни я встречал ребят, которые, кажется, никогда не научаться классно катать шары. Да и я не далеко ушел от них.   Через год отец подарил мне маленькую одностволку двадцатого калибра, моё первое ружьё. В один из выездов на заячью охоту около какой-то деревушки я одним выстрелом подстрелил несколько воробьёв. Мама приготовила из моей первой добычи прекрасное блюдо, правда тушки были микроскопические, но мы их торжественно откушали. В эти же годы я впервые попробовал курить и пить вино. Точнее будет сказать, что курили мы вполне устойчиво и часто, но трубки, а вместо табака приходилось довольствоваться мятым сухим берёзовым листом. Трубки были не самодельные. Тогда этот табачный прибор продавался вполне доступно. А курить нормальный табак очень нравилось. Во-первых “по-взрослому”, потом - запретное, да и процесс сам по себе очень мужской. Берёзовый табак конечно противный. Но курить- то всё равно надо! И со мною неразлучные друзья Толя Сидельников, Валера Дмитриев и Боря Васильев. Если сказать об их внешности, то очень разные. Толя широк в кости, русоволос и очень основательный и рассудительный. Валера черноволос, кареглаз. Оба хорошо играли в шахматы. А вот Борька во всём резко контрастировал с нами. Фигура и особенно его чистой белой кожи, точно девчачьей, лицо, абсолютно походило на лицо гоголевского Чичикова. Пухленький, сдобненький и опрятненький. Плохо знал его родителей и не могу судить, толи они ему запрещали с такими как мы водиться, толи наоборот, поощряли его тягу к нам.

А выпили мы своей компанией в шестом классе целую бутылку 07 литра какого-то портвейна. Пили на чердаке дома. Разошлись по домам и тихонечко улеглись спать. А утром скандал и допросы…. Борьке ночью стало плохо и он “раскололся”. Шкодничали. Как только стемнеет, компания идёт ставить “стукача”. В комплект оного входит канцелярская кнопка, картофелина и катушка ниток. Кнопка с ниткой втыкается в оконный переплёт, полуметром ниже к нитке привязана картошка и далее на всю длину нитка в кусты или за забор. Тут главное не горячиться, не долбать с плеча, стучать потихоньку и с паузами… Изредка связывали крепкой верёвкой две противоположные двери на этаже и звонили каждому… Но самое интересное увлечение, запретное, это изготовление поджигов и стрельба из них. Это не популярная у пацанов примитивная бахалка из загнутой под прямым углом трубки набитой спичечной серой, резинкой и кривым гвоздём, а более сложная конструкция. Свои пистолеты мы со временем начали делать похожими на старинные дуэльные. Правда стволы изготавливались из медных трубок и дальность поражающего выстрела была не более 30 метров. Но грохот и дым как у настоящего. Порох-то был дымный. Очень много экспериментировали с бомбочками с бикфордовым шнуром. Набиваешь винтовочную гильзу порохом, обжимаешь пассатижами кусок бикфордова шнура, вставленного в гильзу, сантиметров пять с грамотным косым срезом запального конца. Чётко срабатывало и в воде. Проблем с порохом не было, у многих отцы были охотники.

Под обрыв, на край болота, где мы с пацанами занимались взрывными делами, иногда, скорее регулярно, приходили “краснопогонники”, солдаты с молодыми овчарками на дрессировку. Счастливчик, за обещание стрельнуть из карабина, одевал специальные стёганные толстые портки, такой-же бушлат и в бега! Две - три овчарки на очень длинных поводках с дурным лаем бегут вдогонку. Первый раз было весьма страшно. Ноги-то в простых ботинках, считай голые. А солдатики знай науськивают да покрикивают, чтобы не останавливался и самое главное, не кричал на собак и не отбивался снятым за ненадобностью и в жаре ватником. Поведение беглеца должно быть обязательно трусливым. Собаки, особенно молодые, неожиданно от такого сопротивления “преступника” опешивают и приседают, что совершенно не педагогично. Молодые они, конечно, молодые, но морды и клыки у них уже ого-го. Если возьмут в кольцо, а они так и норовят это сделать, то очень трудно сдержаться и не заорать и инстинктивно не замахать для защиты этим ватником… Но вот собаки, наконец-то, устали. Наступает этап приучания их к звуку выстрела. В руках у тебя настоящее армейское оружие, заряженное настоящими патронами. Бах, бах, бах! А какая сильная отдача!

В музыкальную школу меня два раза в неделю возили в Томск (у папы уже был служебный “Москвич”). Городская музыкалка размещена в одном здании с музучилищем и, наверное, помещений не хватало, потому что во всевозможных закутках, под лестницами, в туалете, везде и на всех инструментах начиная с флейты и заканчивая контрабасом в любое время дня, а возможно и ночью, занимались студенты. Отрешённо, самозабвенно и если уж сравнивать с моим прилежанием, то просто фанатично. В здании стояла непрерывная какофония и от неё никуда не деться, все привыкли. Но мне это мешало. У меня, как оказалось, был абсолютный слух, я каждую услышанную ноту определял автоматически и однозначно. Преподаватели это быстро вычислили и на уроках диктанта после первого ознакомительного проигрыша всей мелодии меня сразу выставляли из класса, потому что одноклассники немедленно норовили у меня её списать. Когда мама узнала об этом моём даре, то совсем утвердилась в моём замечательном музыкальном будущем, а напрасно. Я халтурил, мучил инструмент, преподавателей, приезжал на урок не соизволив подготовиться. Не моё это призвание, не тому достался слух.

Если выпадало свободное время (заболел преподаватель) то я обязательно прогуливался по центру этого старинного города. Часто заходил в аптеку и обязательно пялился на выложенные на бархате чёрного цвета искусственные глаза. Они лежали рядами, в громадной коробке, штук пятьдесят, не меньше, разных цветов и размеров. В основе они были из белого фарфора. Все удивительно похожие на настоящие и смотреть в эти зрачки хотелось бесконечно, чем-то притягивали они. Больше я никогда и нигде не видел подобного.

Томский государственный университет

Томский государственный университет  и памятник «Студенчеству Томска» на Новособорной площади.

Зимой заезжали на колхозный рынок за какими-то покупками. Запомнились сани полные розовых туш зайцев и саней этих всегда было много. Молоко селяне привозили в больших мешках в виде замороженных мисок по одному литру. И масса замороженной рыбы всевозможных видов. Ну если упомянул рыбу то надо сказать и про одно из основных увлечений томских мальчишек, конечно, рыбалку. Если меня не отправляли в пионерлагерь, то найти меня можно было, скорее всего, на реке. По Томи ходили пароходы, но редко винтовые, в основном колёсные, шлёпающие по воде деревянными плицами. Запомнилось название одного из них - “Сыктывкар”. Что-то мудрёно - неприличное казалось в этом слове. Около нашего выхода к реке размещён большой затон для брёвен, а на высоком берегу гигантская лесобиржа. Правда, все лесобиржи, без исключения всегда циклопических размеров. Это на сотни метров в длину, ширину и на десять, а то и выше в высоту бескрайние штабели брёвен.

Сплав леса в те времена осуществлялся исключительно плотами или молем, т.е. самоходом. Самый варварский способ. Брёвна эти ловят в нужных местах бонами, составленными в длинные цепи узкими плотами. Каждый плот это четыре-пять хороших брёвен, крепко сбитых скобами. Один конец этой связки закреплён на берегу а второй надёжно заякорен где-то у середины реки. Длина такой связки может быть не одна сотня метров. Свободно плывущие про течению реки брёвна накапливаются в этих заплотах огромными площадями. Вот с этих бонов рыбачили и купались. Много хороших пескарей ловили в заброд. Потом их нечищеными жарили на костре подвесив вертикально на наклонно воткнутую палочку. Вкуснятина! Ловили рыбу на червяка, муху или кузнечика. Червей копали в черёмуховой роще, их там море, но ещё больше комаров. От комаров спасались чехословацкой мазью “Репудин”. Едко-ароматная жидкость, похожая на глицерин. Доставали её у военных, у охраны. Радикальное средство. А коренные томичи, рыбаки, исстари от гнуса намазывали лицо и руки рыбьей слизью.

С разрешения родителей совершили четырёхдневный поход на плоту. Естественно, без девчонок. Плот делался так. Плыви, выбирай понравившееся бревно, буксируй к берегу, скобами скрепляй да досками сверху зашивай. За полдня соорудили. Даже какой-то трап для чего-то сделали. Запаслись мазью от комара, котелками, удочками и харчами. В основном родители нам насовали тушёнок и сгущёнки. Все четыре дня стояла жаркая погода. Купались практически непрерывно. Причём в основном на ходу, на глубине. Когда приставали к берегу, то никто не хотел заниматься готовкой еды. Просто вскрывались консервы, резался хлеб и как самое сложное, кипятилась вода со смородиновым листом. Поскольку питались не чаще двух раз за день, то немного отощали и ослабли, да и жара высасывает силёнки. Нам бы чего-нибудь солёненького иногда бы поесть. Уплыли не далеко, ведь обратно надо идти пёхом. Вот это было тяжело, в основном из-за жары, тащили не съеденные консервы, да и сырой воды легкомысленно напились из какого-то канала вытекающего со стороны ТЭЦ. Когда пили эту теплую воду она была с каким-то непонятным привкусом. Но очень хотелось пить.

Томь

Несколько раз выходили на катере с отцом не рыбалку в Самуський и Моряковский затоны. Катер военный, как и в “сороковке”. Но без пулемета. И опять у нас соседом по новой квартире, уже в Томске-13, а это всё в той же общей зоне, оказался рыбак и охотник генерал-майор Шемина. У него была очень молодая и эффектная жена, Валентина. А он сам за обедом съедал огромную, с кулак, головку чеснока и при этом никогда его не чистил, а просто сплёвывал шелуху.

Вот на его-то служебном катере мы и выходили в походы. Ночевали не на судне, а всегда у одних и тех же гостеприимных аборигенов, бывших фронтовиков. Видать очень крепкая семья. Хозяин, фронтовик, пехотинец, капитан, вернулся с фронта без правого глаза, а на правой руке у него осталось два практически несгибаемых пальца в виде крючка или клюва красного цвета. Его отец искусно сделал к его любимому ружью кривой приклад под правое плечо и левый глаз.

Познакомился с бытом коренных сибиряков, чалдонов. Жили они с рыбы - ловили исключительно щуку, коптили её в печи в дыму на осиновой коре и везли в Томск на рынок. Ловили с лодок-долблёнок, местное название облыс. Это деревянная копия одноместной байдарки. Точнее наоборот, байдарка стала копией облыса. Усидеть в нём новичку невозможно, тем более рыбачить. Чалдон же в облысе сидит как влитой, знай себе таскает щук и молотит их по башке специальной березовой дубинкой, успокаивает. Только несмолкаемый гул стоит над протокой. Вот было рыбы в Томи! Интересный был у Шемины водитель, он же ординарец. Свежепойманую мелкую рыбёшку, мальков размером не меньше среднего пальца он глотал живьём, не жуя и не потроша, предварительно обтерев слегка в воде от чешуи! Брал рыбку за хвостик, задирал голову, и аккуратно опускал её в раззявленный рот.

Первый телевизор появился у нас в 54 или 55 году, отец привёз его из очередной командировки в Москву. Это был “Темп”. Естественно черно-белый, но с достаточно большим экраном, пожалуй, с тетрадный лист, или чуть меньше. В СССР, в Сибири, первые регулярные, настоящие передачи по ТВ осуществил какой-то томский вуз. Вроде, политех. Вот его-то сигнал мы и ловили. Сначала на проволочную антенну в большой комнате, а вскоре и на дюралевый диполь на наружной мачте. Приёмник пришлось поставить в углу гостиной для того чтобы передачу могли видеть не только плотно сидящие на принесённых с собой стульях и табуретках в комнате, но и сидящие и стоящие в коридоре. Приходило на сеанс по полдома. Первое время транслировали только фильмы, обязательно новые, в том числи и “трофейные”. Каждый вечер по два фильма без перерыва и больше ничего. Заставкой, для настройки, гнали изображение кремлёвской звезды.

Интересно, что первым сигналом, что мы с отцом совместными усилиями отловили на комнатную проволочную антенну, был фильм “Александр Попов”. Возможно, это повлияло на выбор занятий по жизни. Но как приемник телесигнала телевизор не воспринимался. Казалось, что он всё показывает сам по себе. И даже при помехах или пропадании изображения томский передающий центр воспринимался абстрактно. Позже пошли передачи из студии. Однажды транслировали очень длинный концерт очень странного и длинного Александра Вертинского. Он стоял в смокинге у рояля и иногда помогал себе в пении каким-то необычным мягким дирижированием одной рукой. Запомнился также концерт Михаила Александровича. Это было бельканто! (В СССР было выпущено 70 пластинок с записями Михаила Давидовича общим тиражом 2 миллиона). В телестудии было очень жарко, шпарили софиты, и гости не расставались с платками, вытирались, не прерывая ноты. Позже я узнал, что видиконы тех лет требовали сверхсильного освещения объекта.

В эти же годы зародилась, не остывающая по сей день тяга к чтению. Папа увлёк фотоделом. С шестого класса я всё делал самостоятельно, от взвешивания реактивов до печати. До появления полностью сенсибилизированных плёнок типа “изопанхром” мы прекрасно обходились “изоорто” и “ортохром”, допускавших обработку при красном свете. Мы с папой даже попробовали себя в цветной фотографии. Помню, что некоторые реактивы были ядовитыми с серьёзными предостережениями на этикетках. Посещал авиамодельный и кружок по выпиливанию лобзиком, непрерывно читал всё подряд. Когда уж тут было заниматься музыкой или учёбой?

Каждое лето, вроде по одному заезду, я отправлялся в лагерь. В лагере было много спортивных и игровых развлечений, но, в общем, там было менее интересно, чем в уральском “Акакуле”, иногда даже тоскливо. Но вот однажды подходит ко мне здоровый парень в очках и говорит: научи играть на скрипке!? Он видите ли слушал меня во время выступления в местной самодеятельности где меня уговорили что-то сыграть. Видать потрясённый игрой “виртуоза” Олег Пуговкин и воспылал, решил между делом научиться такому ерундовому ремеслу. В лагере он подрабатывал пионервожатым и был старше меня лет на пять, не меньше. Или он таким старым казался, т.к. был очень крупный, в очках, основательный в движениях и, совершенно нагло курил. Родители его оказались какими-то чекистскими чинами и воспитали его сверхсамостоятельным. Настолько, что время от времени он доставал из-под каких-то простыней, отрезов ткани, стопками уложенными в громадном сундуке, два именных браунинга, его отца и матери, офицеров НКВД. На улицу мы их не таскали, но вертели в руках, щелкали спуском и “целились” в воображаемых врагов с азартом. Я-то уж точно.

На столе в его комнате всегда лежал пакет табака и коробка с гильзами, пустыми не набитыми табаком заготовками папирос. И машинка для набивания оных табаком в виде большого желоба - накопителя табака с присобаченным к нему штуцером с поршнем, на который надевалась гильза. А я к этому времени окончательно завязал с курением, да и Олег не позволил бы.

Короче говоря, почти каждый день не помню уж и по сколько часов или минут я начал “давать уроки”. Вот бы мне такое желание и прилежание! Почему-то не помню, до какого уровня мы дошли, но дело продвигалось очень медленно и безнадежно. Я всё ждал, когда эта волынка ему надоест. Хотя сам я начал заниматься в музыкалке поответственней. Наконец-то мне самому начало нравится играть, особенно концерты Вивальди и Акколаи. Лет двадцать помнил их сложные аккорды и, кажется, возьму сейчас скрипку в руки и память все вернет. Нет, конечно. Помню начало баллады сочинённой Олегом про меня: “В музыкалке, музыкалке фальш стоит, это Петенька на скрипочке пищит…” Далее шло повествование про то, что мой преподаватель по специальности Замыцкий не выдерживает ужасной фальши и бьёт меня по башке. Между прочим, кое-что в балладе соответствовало печальной действительности, уж очень ленив и не прилежен я был. Надо было заниматься по четыре часа каждый день. А я по 15 минут перед уроком. Но когда Замыцкий был доволен, в настроении, он доставал откуда-то громадный кусок белого хлеба сверху которого лежал пласт сыра толщиной в полсантиметра. Ну очень толстый. Он его неторопливо откусывал и, откусив, обязательно клал на клавиши рояля.

В томской музыкалке я впервые играл в большом сводном симфоническом оркестре. Сводный, потому что половина инструментов была от музучилища. Необыкновенно прекрасные ощущения причастности к коллективу очень серьёзных молодых музыкантов творящих с моим скромным участием сложное произведение. Но самое первое “произведение”, с которым знакомят новичка в оркестре, это замечательная мелодия “до - ре - ми - до - ре - до” с репризой, т.е. с повтором. Последние “ре” и “до” вдвое длиннее остальных нот. Этой фразой музыкант выражает своё несогласие или недовольство. На все случаи жизни. Причём если у него нет под рукой инструмента, то ноты поются как на сольфеджио. А означает эта непритязательная мелодия буквально следующее: “до-ро-гой-то-ваа-риищ, да-по-шёл-ты-наа-х..” Но реприза никогда не применяется. Я за свою музыкальную карьеру ни разу не слышал повтора.

---

[1] Первоначальных названий у города было несколько, одно из самых благозвучных — поселок Берёзки. В 1954 году закрытому городу было присвоено название Северск, однако позже в документах в целях секретности его стали именовать Томск-7.

В народе город называли просто «Почтовый» — из-за того, что строительство комбината носило наименование «Почтовый ящик № 5»

Для строительства комбината по приказу министра внутренних дел организовали исправительно-трудовые лагеря. Заключенные работали не только на промышленных объектах, их труд использовался также и при строительстве жилых домов и объектов городской инфраструктуры. На строительстве закрытого города и комбината работали около 20 тысяч заключенных.

 

[2] 1955. 28 июня. Сибирский химический комбинат в г. Томске-7 выпустил первую партию оружейного урана.

[3] 1955. 20 ноября. На СХК запущен первый промышленный реактор И-1.

Всего на Сибирском химическом комбинате работало 5 реакторов.

[4] На месте будущего города в 1933 году была создана молодежная трудовая коммуна «Чекист» (впоследствии — исправительно-трудовая колония № 1 Сиблага УИТЛиК НКВД СССР), передавшая свое название поселку, в котором жили первостроители города. Этот район и сегодня носит свое название.

Следующая глава »